Говорят сегодняшние и бывшие участники хора

Эндрю Уокер (Andrew Walker), Великобритания, один из основателей хора, который и сейчас поет в «Московской оратории», вспоминает, как все начиналось:

«Эндрю Спарк, англичанин, с которым я вместе учился в Университете Эксетера и который работал на Би-би-си, и еще один британский журналист, встретились на вечеринке, разговаривали — и вдруг подумали, что было бы хорошо организовать исполнение „Мессии“ на Рождество. Поместили объявление в „Москоу Таймс“, по этому объявлению я позвонил Спарку и таким образом стал одним из основателей хора. Кроме нас в хор тогда пришло несколько американцев, все они, насколько я знаю, уже уехали из Москвы.

В хоре пел один баптистский священник по имени Брэд, у него было прекрасное чувство юмора, был человек богатырского телосложения, которого русские называли Данчик Одуванчик, работавший в „Боинге“, и другие. Одним из солистов Тоби Спенс, англичанин, поразительный тенор (а также друг Эндрю Спарка), который с тех пор выступал в Лондоне в „Променейд Консертс“ и стал величиной международного масштаба.

Мы хорошо запомнили выступление 1993 г. Во время исполнения „The Last Trumpet“ солист, игравший на трубе, добавил определенные музыкальные украшения, которых мы не слышали на генеральной репетиции, и Эндрю не особенно обрадовался. Я не знаю, почему он был недоволен, ведь получилось очень красиво. Этот трубач сейчас работает в одном из московских оркестров».

Линда Нэпп (Linda Knapp), США, директор хора «Московская оратория» в 1997-1998 годах, вспоминает подготовку к весеннему концерту 1998 года, на котором состоялась российская премьера «Чичестерских псалмов» Леонарда Бернстайна:

«Ли-инда! Добрый вечер. Здравствуйте. У меня возникла прекраснейшая идея. Мы сделаем чудесный, грандиозный концерт. В Большом зале Московской консерватории. „Московская оратория“ и мой мужской еврейский хор. Это потрясающая возможность! Премьера Леонарда Бернстайна. „Чичестерские псалмы“. Первый раз в Москве. Первый раз во всей России. Полный состав оркестра. Арфы. Литавры. Фантастика!»

Я хотела что-то сказать, но Саша не останавливался: «В этом году 50-летие основания Израиля. В Москве по этому поводу будет масса мероприятий. Это будет очень большое событие. Может быть, мне удастся привезти из Нью-Йорка самого знаменитого кантора в мире, Маловани, чтобы он спел с нами. В программе будут и другие вещи, конечно, не только „Чичестерские псалмы“! У нас получится такой большой и важный концерт!».

Я терпеливо слушала его — и вздыхала. Хор только что провел огромный рождественский концерт в «Рэдиссон Славянской» в начале декабря. Концерт прошел с большим успехом, но даже четыре недели спустя мы все еще были очень уставшими: для подготовки к такому серьезному концерту потребовалось очень много сил.

Мне тут же вспомнился момент за несколько дней до декабрьского концерта, когда Саша объявил, что мы должны будем сами транспортировать инструменты оркестра и пюпитры для музыки в «Рэдиссон». Включая мое электрическое пианино. И литавры. И клавесин 17-го века. Который еще предстояло арендовать. И настроить. Я помню, как я безрезультатно пыталась объяснить, что оркестр должен сам транспортировать свои инструменты, что у нас не было микроавтобуса или специальных средств для организации перевозки.

«Но, Ли-инда, мы должны это сделать!» — и он придумал как. Так что же, он считал, что и это у нас получится? Консерватория. Большой зал. 2000 мест. Полный оркестр. Семь пар литавр. Три арфы. Слишком мало денег. Слишком мало времени. Слишком мала теноров! Премьера Бернстайна? Я стала смеяться.

«Ли-инда!» — продолжал он с твердым намерением убедить меня. Но я не слушала. Какой смысл? Я опять вздохнула, лихорадочно перебирая немногие оставшиеся недели и думая, что можно будет сделать. Я знала, что это было невозможно. Я также знала, что мы это сделаем.

Потому что с Сашей бывает только так. Этот 27-летний дважды кандидат наук из Московской консерватории убеждает меня сделать что-нибудь безрассудное, невозможное, немыслимое. Каждый раз.

Клэр Хьюз (Claire Hughes), Великобритания, вспоминает, как интересно было работать с Сашей Цалюком:

«Саша — это то, что отличало „Московскую ораторию“ от других хоров, в которых я пела. Его страсть к музыке, не угасающая несмотря ни на что (а вы знаете, чтo „несмотря ни на что“ может значить в России), его стремление к совершенству — совершенству нашего исполнения, его юмор, который оставался, когда кончались другие ресурсы… В свой первый сезон в хоре я, наверное, боялась его. Но потом привыкла к критическим замечаниям и радовалась тому, что повышается качество исполнения — и у меня, и у всего хора»

Рейчел Кун, Ирландия, которая пела в хоре в 1996 и 1997 годах, вспоминает трудности, связанные с организацией музыкальных выступлений в Москве:

«Я пела в хоре два года, в последний год своего пребывания в Москве я была членом управляющего комитета хора. Я должна была найти концертный зал и оркестр для нашего выступления. В результате моих поисков мы пели в концерном зале «Рэдиссон Славянской». Генеральный директор был моим пациентом, и однажды, когда он пришел на прием, я попросила его предоставить нам концертный зал. Сначала я спросила, сколько с нас за это возьмут, когда он назвал сумму $5000, я засмеялась и сказала, что надеялась, что нам удастся его получить бесплатно, потому что у нас не было денег, а прибыль направлялась на благотворительность. Он выслушал мой рассказ о «Московской оратории» и благотворительных обществах и сказал, что его секретарь позвонит мне, что и произошло. Мы получили зал, насколько я помню, меньше чем за $800.

В том же году мы должны были выступать на концерте с оркестром «Гнесинские виртуозы», а дирижировать должен был Михаил Хохлов, как за год до этого. За несколько часов до концерта («Мессия») Хохлов сказал: «Наши литавры никогда не покидают Институт». Я спросила, почему он не сказал нам об этом с самого начала. Он ответил, что никто об этом не спрашивал, и уверил меня, что на концерте никто ничего не заметит. Конечно, первое, что я услышала от своих знакомых после концерта, было… «А разве не должно было быть каких-то ударных в оркестре?!»